Дэвид Герролд - Дело человека [Дело для настоящих мужчин]
Он снова присел на краешек стола:
— Итак, правительство делает то, что вы хотите. Если вы не хотите ссоры с ним, вы с гарантией не выиграете. Суть дела в том, что любой, кто достаточно силен, чтобы принудить других людей к соглашению, обязан ссориться. Я хочу, чтобы вы поняли, что это не получение большинства. Игра заключается в том, что специфические сегменты национальной популяции заставляют остальных включиться в гигантскую военную организацию, агентство космических исследований, систему федеральных дорог, почту, агентство контроля за окружающей средой, бюро управления экономикой, национальный стандарт образования, службу медицинского страхования, национальный пенсионный план, бюро управления наймом и даже в обширную и сложную налоговую систему, так что каждый из нас может уплатить его или ее справедливую долю этим службам — хотим мы этого или нет прежде всего. — Уайтлоу ткнул в нас длинным костлявым пальцем, словно сорокопут, пронзающий клювом свою добычу в кустарнике. — Поэтому вывод неизбежен. Вы ответственны за действия вашего правительства. Оно действует от вашего имени. Оно — ваш служащий. Если вы не можете правильно руководить действиями вашего служащего, вы не владеете вашей собственностью. И вы заслужите то, что получите. Знаете, почему правительство находится сегодня в нынешнем состоянии? Потому что вы не выполнили ваши работу. Кроме того, чьей еще может быть ответственность? Можете ли вы представить кого-нибудь в здравом уме намеренно проектирующего такую систему? Нет — никто не сделал бы этого в здравом уме! Такая система постоянно попадает в руки тех, кто хочет манипулировать ею для краткосрочных прибылей — потому что мы позволяем им.
Кто-то поднял руку. Уайтлоу отмахнулся.
— Нет, не сейчас. — Он улыбнулся. — Я не промываю вам мозги. Я знаю, что некоторые из вас думают так — я тоже видел передовицы в газетах, призывающие к концу политически ориентированных классов! Позвольте сказать об этом сразу же: вы должны заметить, что я не говорил вам, что надо делать. Потому что я не знаю. Ваша ответственность — определить это для себя, тогда вы начнете создавать вашу собственную форму участия. Это единственный реальный выбор, полученный вами за всю вашу жизнь — будете вы участвовать, или нет. Вам надо обратить внимание, что неучастие это тоже решение — решение быть жертвой последствий. Откажитесь управлять своей ответственностью — и вы получите последствия. В любое время! На это можно делать ставки.
Поэтому здесь пролегает граница — обратите на это внимание. «Пусть это сделает Джордж» — это не только лозунг ленивого, это кредо раба. Если вы не хотите забот, и не хотите, чтобы о вас заботились — прекрасно: можете присоединяться к остальной скотине. Скотом быть уютнее — по этому признаку их можно распознать. Не жалуйтесь, когда они пошлют вас на консервную фабрику. Они оплатили эту привилегию. Вы продали ее им. Если хотите быть свободными, поймите: свобода не в том, чтобы быть в уюте. Она в том, чтобы завладеть и использовать возможность — и использовать ее ответственно. Свобода — это не уют. Это обязательство. А обязательство есть желание не быть в уюте. Это две цели не являются несовместимыми, однако чертовски мало свободных людей живут в достатке.
Свободный человек или свободный класс не просто выживает — он отвечает на вызов!
Уайтлоу был, конечно, прав. Почти всегда. Если б даже он был не прав, никто из нас не смог бы поймать его на этом. Через некоторое время мы поняли это очень хорошо.
Я знал, что он сказал бы. Что выбор за мной. Даже если бы я попросил его совета, он только сказал бы в ответ:
— Я не могу ответить на этот вопрос за тебя, сынок. Ты уже знаешь ответ. Ты просто ищешь аргументы.
Верно.
Я никогда больше не смогу рассчитывать на добрую волю вселенной. Пять больших эпидемий чумы и десяток маленьких позаботились об этом.
Мой кофе остыл.
Поэтому я пошел разыскивать Шоти.
5
Шоти нависал надо мной, как стена.
— Вот, — сказал он и сунул мне в руки огнемет. — Не вздрагивай, — улыбнулся он. — Бояться нечего. Он не заряжен.
— О, — сказал я, совсем не успокоенный. Я пытался понять, как его держать.
— Следи за этим, — предупредил он. — Иначе спалишь сам себя — вот, держи его так. Одна рука на управлении пламенем, другая — на стволе. Видишь рукоятку? Правильно. Теперь постой спокойно, пока я закреплю ремни. Мы будем работать без баллонов, пока не вникнешь. Знаешь, тебе повезло…
— О?
— Этот факел — фирмы «Ремингтон». Почти новый. Разработан для войны в Пакистане, но не использовался. Там не понадобился — но для нас теперь он хорош, потому что берет все, что горит и плавится. Гляди, вот хитрость: можно стрелять струей горючего — лучше всего сгущенный бензин — или можно выставить огневой вал взрывающихся пуль, смоченных в горючем. Или одновременно. Патроны упакованы в этой коробке. Когда используешь пули, бери дальний прицел — они взрываются при ударе и летят большие брызги. Эффект ужасен — не нацеливай его в землю, иначе взлетишь.
— Но, Шоти…
— Что-нибудь не так?
— Напалм был запрещен за десять лет до конфликта в Пакистане. Что правительство сделало с огнеметами?
Он продолжал прилаживать ремни.
— Тебе нужны наплечники. — Он отвернулся. Я подумал, что он не хочет отвечать, но он вернулся от джипа с наплечниками и сказал: — То же, что и с атомными бомбами, нервными газами, бактериологическим оружием, галлюциногенами и переносчиками инфекций. Положило на склад. — Он остановил мой вопрос, прежде чем я смог его задать. — Я знаю, они незаконны. Они потому и есть у нас, что у другой стороны они есть тоже. Позволить им знать — это гарантия. Так работают все соглашения.
— Но… я думал, что цель — запретить негуманное оружие.
— Нисколько. Просто предотвратить его использование. Всегда есть разница между тем, что говоришь, и тем, чего реально хочешь. Если достаточно умен, чтобы понять, чего реально хочешь, тогда легко понять, что надо говорить, чтобы получить это. Вот о чем все конференции. — Он угрюмо помолчал. — Я знаю. Я там был.
— Где?
Шоти хотел сказать что-то, но остановился.
— Ладно. Как-нибудь потом. Лучше ответь: что делает оружие негуманным?
— Э-э… — Я задумался.
— Тогда спрошу полегче. Назови мне гуманное оружие.
— Ну… я тебя понял.
— Правильно. Такого нет. Как в Рождество — важен не подарок, а внимание. — Он обошел меня и начал прилаживать наплечники под ремни. — Оружие, Джим — помни об этом — подними руки — это средство остановить другого. Истинная цель — остановить его. Так называемое гуманное оружие просто останавливает человека без того, чтобы нанести ему непоправимый ущерб. Лучшее оружие — можешь опустить руки — действует своим существованием, своей угрозой, и вообще не применяется. Враг останавливает себя сам. Вот когда он не остановится, — он повернул меня, чтобы поправить ремни спереди, — тогда оружие становится негуманным, потому что его хотят использовать. А тогда наиболее эффективно то, которое убивает — потому что оно останавливает парня навсегда. — Он встал на колени, подтягивая крепление на поясе. — Хотя… много говорилось об увечьях…
— Э? — Я не видел его глаза, и не понимал, шутит он или нет.
— … но еще больше вопросов об оружии у тех, кто его применяет. — Он снова выпрямился и постучал в пряжку на моей груди. — Окей; это защелка быстрого отстегивания. Щелкнешь вверх и вся штука отпадает. Это когда тебе внезапно надо бежать, как черт. И лучше так и сделать. Через пять секунд он взрывается на кусочки. Порядок, теперь я подвешу тебе баллоны.
— Ты хотел сказать что-то о Московском договоре, — подсказал я.
— Нет. — Он направился к джипу.
Я согнул руки. Упряжь была жесткой, но удобной. Шоти знал, что делает.
Он вернулся с баллонами. Они слегка плескались.
— Заполнены наполовину. Я не хочу, чтобы ты начал лесной пожар. Повернись.
Он подвешивал баллоны мне на спину и говорил:
— Хочешь знать о договорах? Они позорны. Устроить фальшивые правила типа «я не стану использовать это, если ты не будешь применять то», может казаться цивилизованным, потому что уменьшает жестокость — но это не так. Это просто делает жестокость приемлемой на долгое время. Что вовсе не цивилизованно. Если мы находимся в ситуации, когда надо остановить другого парня, то давайте просто остановим его. Это более действенно. Вот тут, как ты чувствуешь?
Я попробовал равновесие:
— О, прекрасно…
Он нахмурился. — Нет. Нет баланса. Они слишком низко. Постой спокойно. — Он снял баллоны со спины и начал переналаживать ремни упряжи. — Этот факел, — сказал он, — этот факел — прекрасное оружие. Максимальная дистанция — шестьдесят метров. Восемьдесят с ускорителем. Ты становишься полностью независимой боевой единицей. Ты несешь свое горючее, выбираешь собственную цель, прицеливаешься и нажимаешь. Врр-у-уумм! Он может остановить навсегда человека — или червя. Он может остановить танк. Он может сжечь дот. Ничего не спасет от факела — кроме толстой брони или большой дистанции. Но он… — он резко дернул ремень, — не гуманен. Ты нажимаешь крючок и человека перед тобой больше нет; только небольшой кусочек ада. Можно видеть как он чернеет, съеживается, а его кровь закипает под кожей. Можно почувствовать, как жарится его плоть. Иногда можно услышать крик, когда воздух взрывается в его легких. — Он затянул ремень. — И это хорошо, Джим, это очень хорошо. Ты должен ощущать правоту того, что делаешь. Если ты идешь убивать, то должен делать это лично, чтобы ощутить, что делаешь. Это и есть цивилизованный способ. — Он подтолкнул меня. — Этот факел не гуманный, но он цивилизованный.
